Черкизовская ночь или библиотека Ивана Грозного

        По деловой надобности нашей организации срочно понадобилась машина-длинномер для поездки за строительными материалами в соседнюю область. Наиболее подходящим вариантом была аренда машины в смежной организации, которую возглавлял ныне покойный Г.

        Звонки на начальственный домашний телефон результата не дали, и я со своим директором отправились за разрешением арендовать машину на дачу к Г., куда он отбыл накануне ночевать и отдыхать.

        Это сейчас хорошо, когда по мобильнику можно в считанные минуты договориться о любых делах. А десяток лет тому назад об этом и мечтать не приходилось.

        На той даче мы в жизни никогда не были, но, да не беда, язык до Киева доведет.

        Залезли в раздолбанную донельзя «шестерку»-Жигули и отправились за город.

        А надо сказать, что путь был неблизкий. Верст почитай двадцать, да еще и с гаком. Не знаете что такое гак? Это неопределенная величина, которая в зависимости от погоды, скорости ветра и прочих обстоятельств может быть и километром и всеми десятью.

        Перебравшись по понтонному мосту через реку, мы доехали до окраины деревеньки Черкизово, имевшей в своем числе то ли сотню, то ли две сотни домов. Счесть их количество не было никакой возможности по причине весьма рельефной местности, каких-то горок, отрогов оврага и нескольких березовых рощиц, где деревенька, собственно говоря, и располагалась.

        Спросив у местного жителя, одиноко сидевшего на завалинке крайнего дома и недоверчиво смотревшего на нас, как нам добраться до садоводческого товарищества №7, в ответ получили путанный ответ. Из коего явствовало, что мы на верном пути, только надо добраться до берега реки и поехать по самой средней дороге перекрестка.

        Ну, и на том спасибо. Пропылив с километр по полю, уперлись в огромную лужу, прямо посередине дороги, объехать которую не представлялось никакой возможности. Пришлось вылезти из машины и пешком топать до берега реки. С крутого обрыва невдалеке можно было уже различить садовые участки, являвшиеся нашей заветной целью.

        Встретились с Г., получили от него разрешение на использование автомашины и отправились восвояси назад.

        Вытерев с утомленных лиц пот, залезли в машину и уже были готовы расслабиться, как не тут то было, машина, проехав с десяток метров, заглохла и напрочь отказалась заводиться. Во весь рост встал вопрос – кто виноват и что делать?

        Директору по статусу виноватым быть не возможно, а на счет дальнейших действий, то выход был только один. И этим выходом стала моя необходимость достать из багажника все имеющееся в нем тряпье, а именно: ватник, непонятно откуда взявшееся рваное одеяло и кусок брезента; накрыться ими от холода неумолимо надвигавшейся ночи и ждать приезда утром какой-либо случайной машины, чтобы отбуксироваться до ближайшей авторемонтной мастерской.

        Директор отправился к остановке автобуса на окраине деревни, а мне предстояло «прокуковать» всю ночь в холодной машине, закутавшись в тряпье. Отлучиться переночевать домой, в деревню или в садоводческое товарищество было никак нельзя. Деревня рядом, и это только кажется, что в ней никого нет. Моментально набегут башибузуки и если не всю машину сразу уволокут, то в лучшем случае распотрошат и один голый кузов оставят.

        А ночи в наших местах ужас какие холодные по тому времени бывали.

        Оставшись один, я вылез из машины, укоризненно на нее посмотрел, и начал оглядывать ближайшие окрестности. До деревни рукой подать, пусть видят все, что машина не брошена, а под моей бдительной охраной.

        Поле голое, лишь прошлогодняя сухая трава шелестит под порывами ветра, да одуванчики буйным цветом колышутся своими желтыми макушками. Берег реки угадывается по поросшим вдоль него кустам распустившейся сирени. В полусотне метров от меня возвышается колокольня из красного кирпича полуразрушенной церкви, с потускневшим, но еще блестящим в лучах заходящего солнца крестом.

        А это что еще за чудо вылезло из кустов сирени неподалеку? Ну и рожа, прости господи!

        Чисто разбойничья! Мужик неопределенного возраста и невзрачной внешности с щетиной небритого две недели поросенка, неторопливо и вразвалочку направляется ко мне. И какого чомора ему надо?

        Подошел мужичонка и спрашивает меня, что де я тут делаю и зачем? Так я тебе и скажу, харя твоя непотребная! Жду дружбанов своих, сейчас кодла подвалит с минуты на минуту.

        Мужик зябко повел плечами и говорит, что мол де у него тут шалашик рядом с церковью и костерок есть. Не желаю ли я с ним время за приятною беседой провесть. А если куревом его угощу, то дружба наша на веки продлится.

        Услышав, что я некурящий, собеседник сразу поскучнел и вроде бы уже и лыжи навострил свалить.

        Прикинув, что мне ночь в холодной машине под тряпьем победить будет весьма затруднительно, решил присоединиться к мужику, вернее к его костру. А дабы смягчить его черствое сердце, залез в бардачок, в котором у нас на всякий пожарный случай всегда было что-то выпить.

        Засунув непочатую бутылку водки поглубже, взял наполовину заполненную фляжку с бултыхавшимся в нем спиртом. Вполне хватит!

        Увидев фляжку, мужик тотчас преобразился, распустил хвост веером и залебезил передо мной. Мы направились прямиком к месту его обиталища.

        Обстрекав руки о росшую крапиву, которая, не смотря на еще не ее пору наибольшего роста, вымахала уже на полметра, я прошел к едва дымящемуся костерку.

        Попутчик тотчас же набросал в слабый огонь несколько охапок сухого хворосту.

        Пламя взметнуло ввысь, обдав меня приятным теплом в надвигавшемся с поля холоде.

        Прямо под кирпичной стеной с известковой кладкой прилепился небольшой шалаш. Он был сооружен из каких то старых досок, ржавых металлических листов, обломков шифера и фанеры, а сверху накрыт обрывками полиэтиленовой пленки.

        В отверстии, завешенном засаленным брезентом, угадывалось подобие двери, через которую местный абориген проникал в нору.

        Брезгливо посмотрев на конуру, я уже подумал о возвращении назад, в машину, но потом увидел широкую деревянную скамью под кустами цветущей сирени и листы сравнительно чистого картона из-под каких то коробок. Если картон постелить на скамью, то можно и прилечь, а если в придачу еще и принести из «Жигулей» одеяло, то и ночь можно более или менее комфортно скоротать.

        Мне же не привыкать к спартанскому образу жизни, с детства к нему приучен.

        А мужичонка тем временем уже постелил на деревянный чурбан чистую газетку и выставил неизвестно откуда взявшиеся новенькие одноразовые пластмассовые стаканчики, на которых еще и муха не сидела. После чего выразительно уставился на меня незамутненным взором с утра не пившего человека.

        Закуски видно не было, но да ладно, не беда, у меня в кармане было несколько карамелек, а перед поездкой плотно пополдничал, обойдемся без изысков.

        Я открыл фляжку и плеснул по пять капель спирта в стаканчики. Мужик потянул носом запах живительной влаги, ни слова не говоря, достал из-под кучи хлама пластиковую бутылку с водой и разбавил спирт.

        «Я «шило» завсегда родниковой водой разбавляю, не гребуй, бери, токмо что принес с ключа, вона он под горой бьет!» - произнес он.

        Помнится, я раза три разливал содержимое фляжки и зажевывал разбавленный спирт карамельками. Мой новоиспеченный визави, развернул из обертки лишь одну конфетку и занюхивал ею каждый тост.

        Вроде и пить не хотел с таким знакомцем, ан, нет, широка ты русская душа! Уже через пять минут после принятия на грудь малой толики спиртного, он не казался мне уж таким неприятным, как в самом начале общения.

        Собеседник оказался на удивление разговорчивым и сведущим по жизни человеком.

        Начал свои повествования он издалека. Слоган его речи был странным. То его слова напоминали речь совка из послевоенного периода, причем из самого что ни на есть глухого захолустья, то он говорил совсем современным языком с такими оборотами, что и от наших телевизионных горлохватов не всегда услышишь.

        По его рассказу выходило, что не всю жизнь он просто чмо, а был некогда уважаемым и далеко не самым последним человеком на деревне. Родился в первые послевоенные годы, учился, подавал надежды, где-то работал, когда-то служил.

        Но все это было простым прологом к тому, что он рассказал в конце. А теперь, коротенько о сути.

        Выходило, что по жизни все у него шло хорошо до тех пор, пока не овладела нашим мужиком страсть. Да не просто страсть, а чисто болезнь какая.

        Село Черкизово располагалось на сих благодатных местах испокон веку. Говорят, на его месте некогда было городище, в коем совсем древние люди селились. И капище у них тут было, на самой что ни на есть верхушке горы, что над Москвой-рекой возвышалась.

        А потом нова вера на Русь пришла, копьем и мечом укоренилась, крестился народ, то есть. Это ныне благостно рассказывают, как все мирно, да гладко христианство на земле нашей основалось.

        Да, скорее всего, не так оно было. Держался народ старинных верований, Перун, Дажбог, Ярило, Макошь, Квасун, Зарницы, кто о них ныне помнит? Православные церковные иерархи вытравили из обихода эти имена, обозвав все, что с ними было связано, язычеством.

        В стародавние же времена кто добровольно окрестился, кто принудительно, а кто не согласен был, того и спалили вовсе заживо. Это и по крещению днепровскому в стольном граде Киеве было. Когда княжьи дружинники гнали горожан в речную купель остриями копий, а не желавших отпирать свои избы и идти, жгли вместе с избами. Что про остальные города и веси говорить!

        Да нет, нет, и по сей день отзвуки, так называемого, язычества, дают о себе знать, как православная церковь ни гнобит его.

        На могилы своих предков народ и поныне стопки с вином-водкой ставит, и закусь там же кладет.

        И через порог жилья за руку не здороваются, так как раньше под порогами хоронили соплеменников. Что до верований во всяких леших, домовых, русалок-берегинь, кикимор и прочей нечисти, населявшей округу, то и вовсе разговор особый. Они все явно не из христианских источников на Руси явились. А жили, живут и будут жить на земле нашей, не взирая ни на что.

        Так вот, Краснослав, как величался мой собеседник, с малолетства ходил-бродил по местной округе, наслушавшись от стариков древних легенд и историй о несметных кладах, якобы зарытых здесь.

        И с лозовой рогулькой, и с какими-то старинными ветхими картами, рисованными на пергамине, и с металлоискателями.

        Я слушал все это с большим недоверием, но описания прошлых событий были так искренни, так правдоподобны, что по неволе хотелось верить, что все так и было на самом деле.

        «И сколько же лет ты занимаешься поисками, и что нашел?» - спросил я.

        Оставив беэ внимания первую часть вопроса, Краснослав начал свою речь так:

        «Ежели говорить по-сурьезному, нашел я самую малость, ну сотню, другую монет разных там. «Крестовиков», рублей, гривн, полтин, алтынов. Раз повезло, казан медный с ефимками. Что такое ефимки? Да то в Европе ходили в прежние времена серебряные йоахимталлеры. Село Черкизовское ведь на самом торговом перепутье стояло, народишко куплей-продажей занимался, а не токмо землепашеством.

        Торжище прям на берегу реки было. Купчишек, да торговых людей много было. Это потом сельцо захирело. Торговлишка в столицу переместилась, да в Коломну-город, что неподалеку.

        А ведь раньше как было? Банков разных не было, а деньги хранить где-то было надобно. Да и набеги степняки, да монголы с татарами совершали постоянно. Вот и прятали богатства свои людишки в самом что ни наесть надежном месте – в землице, то есть.

        Чтобы потом, когда времена спокойные наступали, то их откопать можно было. Да не всем то удавалось. Кого, бывало, в полон уводили, кто загибнет, то мор нагрянет, да мало ли что с людишками случалось. Так и оставались те клады-захоронения невостребованными.

        Я вот, по первоначалу, особо не верил во все эти дела. А потом все переменилось.

        Началось с того, что был у меня один совсем дальний родственничек. Как говорят седьмая вода на десятом киселе. Скажу сразу, что темная личность. В последнюю войну с немчурой проживал он на оккупированных территориях.

        Там и в полицию вступил, говорит, что семью кормить было нечем, а полицаи на довольствии состояли. Участия в репрессиях противу своих он не принимал, однако червончик в лагерях провести пришлось. Так по закону полагалось. Ежели бы наших он расстреливал, то разговор коротким был бы. К стенке, да и вся недолга.

        Так вот, почитай, лет через пятнадцать после войны, он уже в наши края переселился, чтобы ненароком с кем бы ни встретиться в тех местах, где с белой повязкой и со шмайсером ходил.

        Дружбы он особо ни с кем не водил. Но однажды подошел почему то именно ко мне и ни с того, ни с сего, предложил поискать какой то клад. Не знаю, чем уж я вызвал его доверие к себе, может взрослым не доверял, а одному, без подмоги несподручно ему бродить было. Мне же, пацану, было по большому счету все равно, кем и когда он был. Уж слишком заманчивое предложение! Согласился я.

        И вот, через неделю – две после своего предложения, отозвав меня в сторонку, он вытащил откуда-то из-за пазухи свернутую в рулон бумажную карту, на которой его рукой были нарисованы очертания опушки соседнего леса, река, само Черкизово и ближайшие деревеньки. Вся карта была испещрена какими-то пометками, крестиками, значками и линиями.

        С его слов узнал, что еще в своем детстве он случайно подсмотрел у деда старинную карту, писанную на пергамине, с этим вот самым лесом и обозначением места зарытого кем-то и когда-то огромного клада.

        Потом дед его сгинул невесть где, вместе с той картой. Не иначе, как пошел за кладом, да и пропал. Через какое-то время нашли чьи-то кости прикопанные на опушке того леса, по торчащей из-под земли руке. А дед это был, али кто еще, то доподлинно никому не известно. Времена были не те, чтобы расследования да дознания проводить.

        И вот, по летним временам начали мы с Афонькой, как звали родственника, ходить с той, не до конца и не доподлинно нарисованной картой, бродить по местным округам.

        У нас ведь как было, воспитанием нашим никто всерьез не занимался. Отец, да старшие братья на работе день-деньской, мать по домашнему хозяйству хлопочет, старая бабка по причине своей древности, в валенках под солнышком на припеке сидит. А я был все лето предоставлен сам себе. С утра на улицу слиняю, а лишь поздним вечером до сеновала добираюсь. И никому до меня дела не было.

        Местная молодежь от первоклашек до самых, что ни на есть призывников, бегала все лето каждый день-деньской по улицам, речкам, лесам. То играла, то рыбу ловила, то грибы-ягоды собирала. Да мало ли чем занималась. Домой лишь есть да спать, да и то не всегда, приходила.

        Где мы только с Афонькой ни были! За день не перескажешь! За десятки километров и поболе от деревни уходили во все стороны. Земли, почитай, сотни пудов перелопатили. Находили, вестимо, всякие вещи. И старинные, и редкие, когда ценные, когда не очень, порой вовсе черепки никчемные».

        Мой собеседник выразительно посмотрел на пустую фляжку из-под спирта, вздохнул, и замолчал, загадочно прищурив глаза. В его взоре и всей позе согбенной фигуры сквозила недосказанность, наличие тайны, поведать которую он может, но для этого необходимо продолжение банкета.

        Пришлось плюнуть на остатки приличия и трезвости, пойти в сумерках, при слабом блеске высыпавших на небе звезд, к одиноко стоявшей машине. Заодно и посмотреть ее сохранность. Последний водочный припас был извлечен из бардачка и пущен в дело.

        После того, как и эта порция была употреблена по назначению, повествование было продолжено.

        И тут Краснослав проникся ко мне таким доверием, что выложил самое сокровенное.

        «Ты думаешь, почему я вот тут, можно сказать, поселился прямо у этой самой колокольни? А потому, что под нею и есть тот самый клад-тайник, что мы искали в других местах.

        Афонька-родственничек все время говорил, что не все он по памяти из старого пергамина перерисовал. И когда все точечки, крестики, заметочки по своему списку прошел со мною, то и пришел на послед к этой колокольне и церкви. В ночь перед тем, как добрались мы до этого места, было ему видение.

        Явился будто бы ему давно сгинувший дед и начал манить за собою пальцем. Да так явственно, что Афоня пошел за ним. И привел дед его к заброшенной церкви с колокольнею, и кажет место прямо под стеною. Вроде копать велит. А сам ухмыляется и головою истлевшею покачивает.

        Жутко стало Афоне, начал он руками отмахиваться от видения, осенил себя трижды крестным знамением. Исчез мертвяк, петух в Черкизове закукарекал, а Афоня очнулся от чар. Видит, что стоит он вот на этом самом месте, где сейчас мой шалаш построен.

        На следующее утро мы тут копать и стали. Народу здесь не густо бывало. Редко кто заглянет. Садов здесь тогда и в помине еще не было. Их лишь лет через пять начали сажать. Разрешение с самых верхов пришло.

        И как начали копать, то сразу же и выяснилось, что вокруг земля как земля, одинаковая. А только в одном месте видно, что она не такая, как везде. Слоями темными да светлыми перемеживается. Каменными обломками, деревяшками, глиняными осколками от кувшинов и прочим хламом наполнена.

        Прошурфили так метра два, а не то и все три. Смотрим, а в кладке фундаментной явно обозначился проем, кирпичами другого цвета заложенный.

        Устали мы, копавши, до невозможности. Решили денек отдохнуть. Хворостом, да ветками забросали яму до следующего раза.

        Я как домой пришел, то поел слегка, залез на сеновал и проспал весь следующий день. Потом, как и договаривались, пошел к Афоньке домой, один он там жил. Стучал, стучал в дверь, никто не отпирает. Аль уехал куда? Да не должен был. Мы же хотели взять его лом, чтобы стену под колокольней крушить. Не видать лома, а он завсегда вот тут у крылечка торчал в землю воткнутый.

        Что-то тут не то. Побежал я к месту наших раскопок. Смотрю, а мусор от ямы в сторону отброшен, в кирпичах дыра проломана и не видать никого. Ну, Афонька, черт старый, видно без меня с кладом решил управиться. Недаром в полицаях ходил!

        Спрыгнул я в яму и в дыру полез. С приходу светло от солнышка было, а в глубь не видать ничего. Притих, пока глаза к темноте попривыкли. Тогда зрение у меня ух как хорошее было. При луне полной газетки читать мог по ночам. Не то, что ныне.

        Смотрю, а впереди ход прямо в кирпичной кладке проложен. Не то чтобы широкий, идти по нему можно пригнувшись, хотя развернуться было бы проблемой. Назад спиной выходить, если чего, придется.

        Пошел на ощупь. Несколько поворотов прошел, а сколько прошел, то и не ведомо. Разберись поди в темноте.

        А вот впереди и отсвет какой-то блеснул. Никак Афонька? Дай, думаю, не спугну старого. Совсем тихо пошел. Вот и ход кончился, впереди смутно совсем виден подвал сводчатый, здоровенный такой, на кремлевские палаты в столице нашей смахивает. Без убранства, конечно.

        Посеред подвала Афоня стоит, на лом опирается, а перед ним огроменный сундук на полу и крышка над ним отброшена. В другой руке у старикана здоровенный фонарь электрический. Был у нас такой, на щелочных батареях, аккумуляторный.

        Вытягиваю шею, стараюсь заглянуть в сундук, должно быть Афоня там злата-серебра обнаружил несметно?

        Да нет, свертки какие-то виднеются, на кожу темную похожи. Покуда тянулся на цыпочках, подо мной кирпич или что еще хрустнуло.

        Обернулся на звук Афоня. Ну и страшен он был! Поднял над головой лом и бросился на меня. Я ему кричу, что это я, а он лом со всего маху опускает. Еле увернулся и бросился назад к выходу. Уж так мне страшно было, что весь ход пролетел в несколько раз быстрее, чем когда по нему впервой шел.

        Прыгаю из ямы наверх, все зацепиться ни за что не могу. Наконец ухватился за корень сирени и выбрался. Да так неловко, что земля пластом подо мной здорово осыпалась. Аж всю дыру в фундаменте завалило.

        Что дальше делать? С одной стороны, Афоньку выручать надобно, откапывать то есть. А с другой – откопаешь, а он тебя по лбу ломиком звезданет так, что мало не покажется. Он хоть и бывший, но полицай, кто знает, чего у него на уме?

        Видать, не в себе он от своей находки.

        Думал, думал и, наконец, решил. Пусть там Афонька охолонится малость, поспокойней станет. Как время пройдет, то приду и откопаю его. А как кирпичи со входа несколько отброшу, то спрошу его – отошел ли он от своего волнения и не бросится вновь на меня?

        Сказано, сделано, убежал я на реку к ребятам сверстникам и целый день до самого вечера с ними там пробыл. После следующей ночи, проведенной на сеновале, пришел к нашим раскопкам. Все на прежнем месте, хотя нет, кирпичи и земля от пролома отброшены и следы, должно быть Афоньки, как он оттуда выползал.

        Жутковато мне стало. Хотя и молод был, а соображение вполне ясное имел. Что если старик меня тайным образом за тот клад порешить захотел? Да и распорядиться им в одиночку.

        Дай, думаю, забросаю землей, да мусором наш шурф от случайных людей, да и пойду до дома, припрячусь на какое время. Пусть все уляжется, устаканится. Придет Афонька, никуда не денется. А может и нет?

        Да все на сам деле иначе получилось. Уже на следующий день в пополудни по деревне слух прошел, что Афонька представился. Помер, то есть. Сосед к нему за спичками в дом зашел, смотрит, а на полу старик лежит, холодный уже.

        Милиционер участковый пришел, осмотрел старика, а еще больше его жилище, может что лишнее есть. Покойнику совсем уже не нужное, а участковому еще вполне сойдет.

        Тогда ведь просто все было, помер, так помер. Время, значит, его настало помирать, старый совсем. По первоначалу я в волнении был, мало ли, меня таскать, да расспрашивать начнут, где с Афонькой блукал. Да, видно, никому до того дела не было. Закопали старого всем миром, да и забыли про него.

        А я тем делом стал по все дни на раскоп наведываться. Опасался, ясно дело, как бы кто не пронюхал про подземелье. Да все обошлось. Надежно все замаскировал да привалил. Потом и вовсе народ в тех местах особо не шастал. Че там делать? Одни стены церковного заведения стоят голые, да обшарпанные. Кладка кирпичная прочная, старые строители еще при царе клали. Кто из деревенских пытался кирпича на свои надобности наломать, кладку ту не мог разобрать. Кирпич ломается, а раствор нет.

        Потому и отступились.

        Так, если кто мимоходом ненароком зайдет в разрушенную церковь, посмотрит, покачает головой, да прочь и идет. Чего тут делать?

        Я же время долгое выждал, а потом и сладил на месте раскопа шалашик небольшой, вроде бы как для игры. Никто особо и внимания не обратил на то, что я все свободное время там крутился.

        А потом я как бы тут и прописался. Кто меня начнет спрашивать, то все на церковь показывали, там де я обретаюсь.

        Прошло так немало и продолжил я свои поиски. Что там продолжать, если все уже известно было, что, да где. Афонька с того света не помешает, а я как-нибудь и сам, один управлюсь.

        До того слышал, что всякий найденный клад оценивается, и государству достается, а одна четверть тому, кто его нашел, отходит. Да только целиком лучше, чем четверть. Попалась мне по тому времени книжонка с названием «Московские клады», где описывалось, какие и когда клады по нашим местам находили.

        И что интересным показалось, так то, что все они какие-то незначительные, да мелкие. Все больше с медных монет, редко серебряных. А про золотые и слыхом не слышно было. Будто и не было таких.

        Да нет, были, только про них никто не трепался. Находили, да и оприходывали по-тихому. Нехорошо, не по государственному это, но да ладно, замнем для ясности.

        Чего тянуть, спустился в конце-концов я в то подземелье. Облазил его по всем уголочкам, рассмотрел все досконально. Так вот, подвал тот не больших размеров был, в него всего только один ход и вел. Сухо все кругом, ни мышей, ни прочих тварей там не водилось. А из ценностей, так это тот самый сундук кованный. А в сундуке том никаких монет и в помине не было. А был он доверху набит книгами старинными в переплетах кожаных.

        Страницы все из пергамина, буковицы вручную писаны, а начальные, так и вовсе заставные, золотой краскою. А письма разного, кои старославянской кириллицей, кои греческого письма, а то и вовсе арамейского. Названия всякие мудреные, большей частью не понятные.

        Которы книжицы, ну, впрямь, как новые, а кои совсем засаленные, да замусоленные. Будто читали их всякие неряхи долго-предолго, да грязными пальцами уголки страниц внизу слюнявили.

        По тому времени я уже слыхивал про знаменитую царскую библиотеку Ивана Васильевича Грозного. Все по страницам высматривал, а вдруг там знаки какие есть, что те книжицы оттуда. Да ничего не нашел.

        И начал думать я дальше, а что с тем книжным кладом делать? В библиотеку его не сдашь, за границу не вывезешь, а вот как бы продать знающему человеку. В Москву надобно ехать, да на нужных людей выходить. Оно, может, и не за настоящую цену, но за прилично толкануть можно. Да и возрастом я еще не вышел, чтобы сурьезные дела крутить-проворачивать.

        В те времена только что начали древними, да старинными иконами приторговывать людишки. Найдут по старым деревням на Русском севере, али в Новгородской – Тверской губерниях, да и везут в столицу. Там проще продать.

        Только бы не нарваться ненароком на кого не надо. Все отберут, выпытают, где взял, да так, что и того, что в глаза не видывал, расскажешь, да сознаешься.

        Первым делом малую толику, что в найденном сундуке было, перетащил я тайно к себе домой. В смысле на сеновал сарая, что у дома, и где я обретался. Там у меня свои личные апартаменты были.

        Сундук же слишком агроматный, да и книг в ем немеренно, куда это все тащить, враз узрят, да отберут. А мне это надо?

        Перебирал, перебирал я тую литературу, отобрал парочку совсем малых книжиц, невзрачных таких, да и поехал на следующий год в столицу продавать.

        Был у моих родителей по тем временам возле Киевского вокзала дальний родственник, у коего остановиться можно было на несколько дней. Гостил он у нас в Черкизове как-то и приглашал, если надобность случится, к нему в гости заглянуть.

        Дала мне мать немного деньжат на дорогу. Поехал в гости, мне на то время уже все осьмнадцать годков стукнуло, в последнем школьном классе учился, совсем взрослый, почитай, мужик. А про книги найденные никому ничего не сказал. Зачем про то кому-то знать.

        Про цель приезда родственнику, знамо, не рассказывал, хочу де просто на столицу посмотреть, да погулять.

        Походил по книжным магазинам, поспрашивал, что, да как. Узнал кое-что. И поехал к Кузнецкому мосту, там был книжный магазинчик, вокруг которого разные библиофилы, книгоманы и иже им подобные личности крутились. Долго ходил, присматривался. На всякую шантрапу и в то время советское можно было запросто нарваться. Охмурят и спасибо не скажут.

        Уже на следующий день более или менее разобрался, что к чему. Народу толкошилось там прилично. И чего бы это они тут делали? Молодые и старые, шустрые и неповоротливые, желающие и продать и купить и перепродать.

        Но как только вдалеке появлялся милиционер или два, то вся толпа моментально рассасывалась. И вновь собиралась, когда милиция удалялась.

        Мое внимание привлек один старикашка неопределенного возраста с лицом страстного любителя изящной словесности, в очках и с тросточкой. По всему чувствовалось, что это не просто праздный посетитель этой, выражаясь современным языком, тусовки.

        К нему изредка подходили какие-то люди из толпы, что-то показывали, спрашивали, видимо консультировались. Иногда что-то давали, что старик, едва глянув, клал себе в простую холщовую хозяйственную сумку.

        Уже в четвертом часу старик видимо решил пойти на обед или еще куда, и отошел в сторону. Я, стараясь, не привлекая к себе внимания, последовал за ним. Знаток прошел в ближайший магазинчик, купил кусок колбасы и белую булочку.

        Затем, проходя мимо меня, неожиданно бросил пронзительный взгляд и негромко спросил: «Тебе чего?»

        Немного помявшись, я полез за пазуху и показал краешек взятой с собой книжицы.

        Старик, мельком взглянул и кивнул головой в сторону небольшого магазинного закуточка, где стоял обшарпанный стол для укладки продуктов в сумки.

        Я подошел и дал ему в руки книжицу.

        «Где взял?» - последовал вопрос.

        «Какое это имеет значение?» - ответил я.

        Старик бережно, будто стеклянную вазу, держал книгу и, затаив дыхание, не обращая на меня никакого внимания, осторожно стал перелистывать страницы. Казалось даже, что он вовсе перестал дышать.

        Он рассматривал книгу и так и этак, гладил страницы, даже принюхивался, а потом срывающимся голосом произнес: «Сколько?»

        Я смекнул, что это раритет и стоит он немалые деньги: «А сколько дашь?»

        Библиофил, не раздумывая, ответил: «Пять».

        «Что пять?»

        «Тысяч».

        Помятуя, что все коллекционеры люди прижимистые и хотят все поиметь за полцены, я покачал головой и сказал: «Нет, только десять!»

        «Согласен!»

        Мужик полез в авоську, вынул из нее газетный сверток, протянул мне и произнес: «Здесь только семь с половиной, поехали ко мне домой, отдам остальные».

        Надорвав газету, я увидел пачки сторублевок. По тем временам сторублевая зарплата в месяц считалась отличной! Такого барыша в руках я никогда в жизни не держал. Помедлив, говорю старику, что остальное заберу потом, завтра или послезавтра, у книжного магазина. Может и еще одну книжонку, такую же принесу.

        На этом мы расстались.

        Так уж получилось, что в условленное время встретиться нам не довелось. Уехал я домой с огромными деньгами.

        Родителям же рассказал какую-то байку про якобы найденные в Москве деньги. Поверили они мне или нет, вопрос, но деньги в хозяйстве сгодились. И крышу худую над хатой шифером покрыли и шкаф трехстворчатый, о котором мать завсегда мечтала, приобрели. Поросенка опять же таки купили, да и много чего еще по мелочам. Даже мне велосипед спроворили новехонький, не у всякого нашего деревенского пацана такой был.

        Но, как говаривал мой любимый Том Сойер, все, даже большой праздничный пирог, когда-нибудь заканчивается. Закончились и деньги. Тогда я в шутку или в серьез и говорю своим, что де надобно мне во столицу вновь наведаться, а вдруг вновь повезет, опять деньжат найду.

        Переглянулись они меж собой, но отговаривать не стали. Только мать на следующий день перед отъездом, попросила меня, чтобы я там поосторожнее был.

        Засунул я за пазуху вторую книжицу малую, что прошлый раз не продал и она на сеновале припрятана была, да и поехал на пригородной электричке к родичу своему. Дома его не оказалось, да ждать его я и не стал. Отправился по известному мне адресу.

        Когда на Кузнецкий подошел, да издали глянул, то показалось, что вчера только там был, все как прежде. Вон и старикан тот самый, опершись на палку свою, стоит.

        Светиться не стал, вновь дождался, когда он пошел с той толпы прочь. Догнал, покашлял. Старый в момент оглянулся. Я подошел и, ни слова не говоря, подал вынутую из-за пазухи книжицу. Библиофил, практически не разглядывая поданное, вытащил из своей авоськи увесистый газетный сверток и протянул мне.

        «Ты прошлый раз почему больше не появлялся?» - спросил он меня.

        «Не получилось» - коротко ответил я.

        «Когда следующий раз приедешь?»

        «Может через недельку-другую, только готовь деньжат побольше, у меня боле мелких книг не осталось, лишь большие фолианты».

        Старик поспешно и согласно кивнул.

        Со следующим разом получилось хуже некуда. Привез я совсем неподъемную навороченную книгу, пришлось ее даже в старый школьный портфель засунуть, она никуда больше не помещалась.

        Я, как и прежде, осторожно за стариком из-за угла приглядывал, да видно он решил на меня больше не тратиться. Его подручные, должно быть, ждали меня и засекли мое появление раньше, чем я об этом догадался.

        Короче, если бы не наряд милиции, неожиданно прибывший на дежурную проверку книжных тусовщиков и не мои быстрые ноги, то не сдобровать мне было, и не сидел бы я сейчас туточки. Жалко лишь портфельчика с книгою. Где-то они?

        Потом, правда, в какой то газете писали, да и по радио передавали, что совершенно случайно в столице доблестная милиция в результате блестяще проведенной операции изъяла древнейшую книгу у фарцовщиков, али как их там еще звали, которые были в разработке длительный период.

        Бог им судья, щелкоперам, написавшим о том случае.

        Особо не горевал, как пришло, так и ушло. И в столицу я боле ни ногой, застукают еще чего доброго».

        «А дальше что?»

        «А дальше ничего, книги кои здесь лежат, а кои дома своего часу ждут, дожидаются».

        И тут зеленый змий окончательно сморил моего новоиспеченного знакомца. Он совсем осовел, закатил глаза, что-то буркнул на прощание и замолчал на полуслове. Его свесившаяся на грудь голова начала издавать храп, переходящий в свист.

        Пусть спит, завтра расспрошу по утру поподробнее о дальнейших его планах и делах.

        Я встал, посмотрел в сторону машины. Все было тихо, да и поспать не помешает, вон сколько проговорили, за полночь далеко уже.

        Скамья приветливо встретила меня своими объятиями.

        Проснулся я от лучей солнца, бивших прямо в лицо. Смахнув сонную одурь, взял с земли пластиковую бутылку с остатками родниковой воды, жадно сделал несколько глотков, а остатки вылил на лицо.

        Где же Краснослав? У потухшего и подернувшегося пеплом костерка никого не было. Что-то тут не то! Я бросился к машине. Она стояла с раскрытым багажником, рядом валялась сумка с гаечными ключами. Вместо колес под днищем машины лежали четыре обрезка толстого ствола дерева.

        Черт! И никогошеньки не было. Хотя, стоп! Вот след колеса, которое явно катили по направлению к деревне. А вот еще в кустах снятые, но еще не украденные четыре штуки колеса. Во время я проснулся, лишь только запаски не досчитался. В течение получаса поставил колеса на место. В это время подъехала присланная директором машина, которая взяла меня на прицеп.

        На «галстуке» машину доперли до асфальта и потащили в город ремонтировать. У меня хватило ума никому ничего не рассказать о случившемся ночном приключении.

        Зачем иметь лишний компромат на свою персону. Расчувствовался с каким то прохиндеем, выпившим половину моих запасов спиртного и укатившего запаску.

        Я еще вернусь. Кино с названием «Месть» еще последует.

        Вернуться по причине хронической нехватки времени довелось лишь по осени. Пара крепких парней составила мне компанию. Все тот же одинокий мужик сидел, как и прошлый раз на том же самом месте.

        Я начал расспрашивать мужика про односельчанина его Краснослава.

        «Посадили его, посадили!»

        «Куда посадили?»

        «Да все туда же, обчистил он ларек деревенский, его и повязали, литру всего, паршивец, выпить успел. Не поделился, козел, яшшик водяры возвернули коммерсанту, владельцу то есь».

        Потом мы доехали с ребятами почти до церкви с колокольней. На месте давешнего шалаша лежала груда головешек и куча обгоревшего барахла. Походил вокруг, пнул ногой остатки скамьи, на которой некогда пришлось коротать ночь. Никакой канавы у стены видно не было. Наврал Краснослав, поросенок, должно быть, все.

        Мы пошли напрямую, назад к машине. Под ногами почему то были какие-то ямы в беспорядочной последовательности. Всюду валялись здоровенные коровьи кости.

        Вернувшись вновь в деревню, еще раз подошел к мужику.

        «Ответь, мил человек, еще на два вопроса. Что тут у вас, скотомогильник какой, все костями усеяно. И где дом того самого Краснослава?»

        «Дык, то не коровьи кости, а человечески. Кладбище туточки было старинное, почитай, до революции народ хоронили. Потом его перенесли на другую сторону деревни, от реки подальше. А хитники всяки, вроде Краснослава, что спрашивал, могилы те раскапывали, да с упокоенных крестики, да перстни сдирали. Вот косточки их наружу и повыбрасывали. А дома татя твоего нету уже, участок тот продали, а на месте его москвичи хоромы построили. Забором с кирпичу огородили, камер наставили, да псов цепных завели, чтобы православных отпугивать».

        «А книг они там не находили каких?»

        «Как не находили, были там они, да никто с тою макулатурой старой не разбирался, сразу пожгли новые хозяева все вместе со старыми постройками, чтоб не возиться».

        «Так все и пожгли?»

        «Пожгли, вона у меня одна была, обгорелая и сейчас сколько то страниц с нее осталось».

        «А показать можешь?»

        «Пойду посмотрю, паршивец внук все поразбросал, а может чего и оставил».

        Вернувшись через несколько минут, мужик протянул всего-навсего желтую обгоревшую со всех краев страницу. Она была из пергамина и на ней были видны строки арабской вязи.

        «Не мог бы ты отдать мне ее?»

        «А на кой она мне, забирай!»

        Знакомый моего знакомого, историк-искусствовед по Ближнему Востоку, после долгого молчания сообщил, что страница принадлежит, судя по всему, к книге Саади «Гулистан» и ей не менее полувека.

        Я еще как-то попытался поискать в исторических хрониках следы царской библиотеки, но, кроме домыслов и прочих россказней, ничего путного не нашел. Да и все Черкизовские церкви были построены значительно позже эпохи Ивана Васильевича Грозного. Хотя он сам однажды и побывал в этом сельце…

        На этом наша история и заканчивается…